Режиссер дока «Шелк и пламя» рассказывает о нерушимости китайской нуклеарной семьи. Фильм покажут на фестивале «Бок о бок»
текст: Наталья Серебрякова
© Juno Films Inc.
На ЛГБТ-кинофестивале «Бок о бок», который начнется 24 октября в Петербурге, покажут фильм «Шелк и пламя» Джордана Шиле, американца, долгое время живущего в Китае. Его документальная картина рассказывает о китайском гее, который должен скрывать от семьи собственную ориентацию. Фильм снимался во время китайского Нового года, когда герой знакомит семью по скайпу со своей предполагаемой (подставной) невестой. Наталья Серебрякова встретилась с режиссером во Владивостоке, где на «Меридианах Тихого» состоялась российская премьера фильма, и поговорила с ним об особенностях жизни и съемок в Китае, сложной семейной ситуации героя и Спайке Ли.
— Как и почему вы решили стать режиссером?
— Я смотрел много кино, каждый божий день. В профессии кинематографиста мне нравилось то, что не нужно ходить в офис, а можно встречаться со многими людьми по всему земному шару, можно путешествовать. В киношколе я понял, что мне нравится режиссура. Режиссер соединяет воедино кучу элементов и находит свое собственное видение. До этого я хотел быть оператором, потому что любил фотографировать. Это было многолетнее хобби, еще со школы. Мне всегда нравилось читать, я читал много, а потом стал и сам писать — сценарии, я думаю, поэтому я люблю писать.
— А в Китае вы как оказались?
— Я рос в Бруклине, среди моих одноклассников было много китайцев, да и русских тоже хватало. Кроме того, мой отец, которого я практически не знал (мои родители развелись, когда мне было три года), всегда был одержим Китаем. В университете я решил изучать китайский и русский языки. Потом уехал в маленький город в Китае и жил там все лето. Так я хотел стать ближе к своему отцу, понять его. Я настолько был поражен местным гостеприимством, что решил остаться. Можно сказать, что в Китае я повзрослел.
— Существует такой феномен «big in Japan» —типа иностранцу в Японии (и в Азии вообще) легко добиться всего. Можете ли вы сказать, что этот феномен помог вам?
— Я думаю, да, такой феномен в Китае существует. Не знаю, насколько он применим ко мне. Я достаточно давно уже живу в Китае, и как иностранец я в некоторой мере привилегирован. Но я не думаю, что это какие-то значимые привилегии. Что меня привлекает в Китае? Самое первое лето в Китае я просто был высоким белокожим иностранцем с большим размером ноги, который ничего не понимал. Но потом постепенно меня начали приглашать в семьи, я начал узнавать культуру и полюбил эту страну.
© Juno Films Inc.
— А как китайцы обычно ведут себя с иностранцами?
— Обычно китайцы начинают приводить всех своих бабушек и дедушек, чтобы показать им иностранца, и задают огромное количество вопросов — о том, какова жизнь в Америке, почему у нас президент Трамп, нравится ли мне острая еда, нравится ли мне Майкл Джордан.
— Как вы познакомились с вашим героем, Яо? Трудно ли было убедить его сниматься?
— Я встретил Яо, когда был занят другим проектом — снимал фильм про танцовщика и хореографа из Пекина. Довольно быстро выяснилось, что мы говорим с Яо как будто на одном языке, учитывая наши культурные бэкграунды. Он — отличный рассказчик и поведал мне сложную историю своей семьи. В его деревне живет несколько сотен человек, и все они не очень искушены в плане съемок и телевидения, но к присутствию камеры относились спокойно. К тому же я вначале пожил в деревне с этими людьми, много фотографировал, мы привыкали друг к другу. А когда заработала камера — они уже не боялись. Они вообще к ней относились без пиетета: могли выключить свет, который нам нужен для съемок, и делать свои дела. Или, например, они моют пол, камера им мешает, они просто камеру отодвигают и моют дальше.
— У каждого из семьи Яо есть какой-то недуг, но вы очень осторожно это показываете. Как вам удалось найти нужную интонацию?
— Я был впечатлен жизнелюбием этой семьи. Несмотря на все болезни, они не жалуются и не отдыхают. Все время работают, помогая друг другу. Это важно было показать. Это помогает нам понять, почему Яо с таким упорством хочет быть таким, какой он есть. Мы живем вместе с его борьбой, но можем также наблюдать ежедневную борьбу его родителей.
© Juno Films Inc.
— Получается, изъян Яо в том, что он — гей?
— Конечно, нет! Его изъян — это неспособность общаться. Она связывает трех персонажей фильма. Папа просто перестает говорить, потому что ему надоело жить. Мама при этом, несмотря на то что она немая, произносит какие-то звуки, кричит. А сыну очень сложно выразить себя, потому что китайское общество не приемлет открытого проявления гомосексуальной ориентации. Но эта борьба делает их сильнее.
— Семья в Китае как традиционный институт разрушается, медленно и малозаметно?
— Поскольку меня воспитала мать-одиночка и я достаточно большую часть жизни посвятил тому, чтобы найти отца и узнать его, я думаю, что хорошо понимаю чувства Яо, который всю жизнь пытался найти понимание у своего отца. И поскольку Яо был рожден вторым во времена политики «Одна семья — один ребенок», его отцу пришлось заплатить огромный штраф; всю жизнь отец его ненавидел, и можно сказать, что внешние силы сопутствовали разрушению семьи. Но, несмотря на все, эта семья становится только крепче. И у Яо благодаря всем проблемам появляется сила, потому что у него есть цель в жизни. Очень многие, особенно молодые люди, живут без цели, не понимая, для чего они живут. А у Яо есть цель — содержать семью.
Хотя отец всю свою жизнь проявлял ненависть к сыну, он изобрел язык жестов, на котором все общались с матерью. Это показывает, что отец глубоко внутри способен по-настоящему любить.
В Китае семья является ядром общества, и несмотря на то, что семья Яо подвержена разрушительным силам, она дает ему силы жить дальше. И что меня восхищает в Китае — это выносливость китайцев перед всеми трудностями.
— Почему вы решили снимать во время китайского Нового года?
— Вообще мы снимали в разные времена года, но уже на монтаже решили, что сосредоточимся на праздновании китайского Нового года. Но в фильме периодически появляются кадры из других сезонов. Дело в том, что Новый год — самый важный праздник для всех семей в Китае, все съезжаются праздновать его к себе домой.
© Juno Films Inc.
— Жизнь Яо как-то изменилась после этого фильма?
— В этом году он снова ездил на китайский Новый год домой и рассказал, что все прошло точно так же. Когда он посмотрел последнюю версию этого фильма, он сказал: «Надо же! В моей жизни ничего не изменилось». А девушка, которая обещала приехать с ним в роли невесты, все же не приехала. Не смогла решиться на этот шаг. А он по-прежнему сам живет в Пекине.
— Видел ли этот фильм кто-нибудь из жителей деревни?
— Фильм не был выпущен в широкий прокат, но для некоторого круга зрителей он демонстрировался. И очень многие зрители находили что-то свое в этом фильме, даже если они не были геями. Все ездят на Новый год домой, у всех есть проблемы с родителями.
— Как вы нашли свой режиссерский метод? И в чем он?
— Есть три фильма, которые я постоянно смотрю и о которых думаю. Это не значит, что я их пытаюсь скопировать. Но тем не менее. Это «Женщина в песках» Хироси Тэсигахары, «Иваново детство» Андрея Тарковского, «Город скорби» Хоу Сяосяня.
Раньше я работал оператором на игровых фильмах, и там мы всегда составляли сценарный план, список оборудования, список света, список сцен. Здесь, в документальном кино, все совсем не так. Я не мог составить список сцен, тем не менее у меня было определенное понимание того, как все должно идти. Я знал эту деревню, знал эту семью. Перед съемками я всегда мог примерно предположить, что получится.
И еще хочу рассказать такую историю. Я ходил в Нью-Йоркскую академию киноискусства, и художественным руководителем у нас был Спайк Ли. И в первый же день учебы, когда у нас еще не начались занятия, Спайк Ли сказал нам: «Для тех, кто поступил в киношколу, это огромная бесполезная трата денег и времени. Если бы я был вашего возраста, я бы взял мобильный телефон и пошел снимать кино». Но тем не менее я все равно поступил в киношколу, и оно того стоило. Это позволило мне снять мой первый полнометражный фильм, и наша съемочная группа насчитывала 70 человек. Съемки заняли несколько лет, и я мог все контролировать. Когда я придумал этот фильм, я пошел к продюсерам, стал рассказывать им историю, они начали говорить, как это может быть сложно. И когда я на это пожаловался своей маме, она сказала: «Ты что, забыл, что сказал Спайк Ли?! Иди и снимай». И я так и поступил.
